Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен Бисмарк вёл переписку не только дипломатическую, но и личную. В его письмах встречаются порой замечательные образные описания всего им виденного. И это интересно не только для немецких историков, но и для русских читателей. Дело в том, что он описал и наши знакомые с детства места. Вот он проехал на поезде от Петербурга до Москвы:

«Из 100 миль в этом направлении я проспал 40, но в каждой пяди остальных 60 [миль] зелёный присутствовал во всех оттенках. Я не заметил городов и деревень, вообще домов, за исключением железнодорожных станций; лесные чащи, в основном березовые, покрытые болотами и пригорками, с красивой травой между ними и длинными лугами посреди них, так прошло 10, 20, 40 миль. …Москва сверху кажется засеянным полем, солдаты зелёные, мебель зелёная, и я не сомневаюсь, что лежащие передо мной яйца снесли зелёные курицы…»

Кто из нас сегодняшних, проезжавших путь из Петербурга в Москву, не вглядывался сквозь грязноватое окно скорого поезда в те же зелёные леса…

А вот и про саму Москву: «Этот город слишком обширный и весьма своеобразен своими церквями с зелеными крышами и бесчисленными куполами; совершенно не похож на Амстердам, но они самые оригинальные города, которые я знаю…»

Впечатление немца Отто фон Бисмарка обо всём увиденном в нашей стране, пусть и давно, в середине XIX века, тем ценно, что местные жители, даже имеющие привычку записывать свои мысли в дневники или писать письма, не описывают обычно привычные окружающие их предметы и здания. Всё это будет вокруг каждый день и всю жизнь. Иностранец же всё это описывает как необычное, вызывающее удивление. Поэтому есть смысл прочитать письмо полностью:

Отто фон Бисмарк. Иоганне фон Бисмарк. Москва, 6 июня [18]59

Иоганне фон Бисмарк

Москва, 6 июня 59

Хочу подать тебе, моя любимая, хотя бы отсюда признаки жизни, пока я жду самовар, и молодой русский в красной рубашке за мной старается изо всех сил в тщетных попытках разогреть его; он пыхтит и охает, а (самовар — В. Д.) все же не разгорается. После того как я в последнее время так сильно жаловался на палящую жару, я проснулся сегодня между Тверью и здешними местами и уверовал в то, что увидел землю и свежую зелень везде и всюду покрытые снегом. Я больше ничему не удивляюсь; после того как я более не мог сомневаться насчет этого факта, я спокойно повернулся на другую сторону, чтобы дальше спать и ехать, хотя игра зеленых и белых красок в утренней заре была очаровательной. Я не знаю, лежит ли он еще под Тверью, здесь он уже растаял, и холодный серый дождь бьет по зеленым стальным листам крыш. Зеленый — поистине любимый русский цвет. Из 100 миль в этом направлении я проспал 40, но в каждой пяди остальных 60 (миль — В. Д.) зеленый присутствовал во всех оттенках. Я не заметил городов и деревень, вообще домов, за исключением железнодорожных станций; лесные чащи, в основном березовые, покрытые болотами и пригорками, с красивой травой между ними и длинными лугами посреди них, так прошло 10, 20, 40 миль. Полей я, кажется, не заметил, как и вереска, и песка; одиноко пасущиеся коровы и лошади подчас пробуждали предположение, что где-то поблизости могут быть и люди. Москва сверху кажется засеянным полем, солдаты зеленые, мебель зеленая, и я не сомневаюсь, что лежащие передо мной яйца снесли зеленые курицы. Ты захочешь узнать, как я все же оказался здесь, я и сам задавался этим вопросом и только лишь получил ответ, что разнообразие 95 — это душа жизни. Истинность этого глубокомысленного изречения становится особенно очевидной, если 10 недель проводишь в солнечной гостиничной комнате, за исключением (прогулок по — В. Д.) булыжной мостовой. Кроме того, радость от переездов довольно притуплена, если они повторяются много раз в течение короткого времени, и поэтому я решил отказаться от своего (переезда — В. Д.), передал Клюберу все бумаги, дал Энгелю мои ключи, объяснил, что через 8 дней я хотел бы остановиться в доме Стенбока, и поехал на Московский вокзал. Это было вчера, в 12 по полудню, и сегодня утром в 8 я уже сидел здесь в Hotel de France. Сейчас, прежде всего, я хотел бы навестить любезную знакомую прежних лет, княгиню Юсупову, которая живет за городом, в 20 верстах отсюда, завтра вечером я буду вновь здесь, в среду и четверг осмотрю Кремль и тому подобное, а в пятницу или субботу буду спать на кроватях, которые тем временем купит Энгель. Долго запрягать и быстро ехать — лежит в характере этого народа. Я заказал экипаж 2 часа назад, на каждый запрос, который я делал через 1 ½  часа каждые 10 минут, с невозмутимым приветливым спокойствием был ответ сей часъ (sseitschass), сейчас, но все так и осталось. Ты знаешь о моем образцовом терпении во время ожидания, но все имеет свои границы; после этого совершенно убит тем, что от плохих дорог лошади (устали — В. Д.), и экипажи разбиты, и, в конце концов, пришлось добираться пешком. Я выпил 3 стакана чая, поглотил много яиц; старания жары настолько удались, что я испытываю потребность в том, чтобы насладиться свежим воздухом. Я бы побрился от нетерпения, если бы у меня было зеркало, из-за отсутствия которого я со вчерашней щетиной на лице буду приветствовать свою покровительницу (княгиню Юсупову — В. Д.). Это, по меньшей мере, весьма благонравно, что первая моя мысль, когда возникает свободное время, — о тебе, и ты должна брать с этого пример. Этот город слишком обширный и весьма своеобразен своими церквями с зелеными крышами и бесчисленными куполами; совершенно не похож на Амстердам, но они самые оригинальные города, которые я знаю. О багажах, которые здесь таскают за собой в Coupe, не имеет представление ни один немецкий кучер; ни одного русского без двух настоящих, плотно набитых подушек; дети в корзинах, море всевозможных продуктов, хотя за время поездки совершают 5 остановок для трапезы: завтрак — в 2, обед — 5, чай — 7, ужин — 10; все-таки 4, но достаточно для короткого времени. Меня приветствовали в спальном купе из вежливости, где я расположился хуже, нежели в своем кресле; мне вообще не понятны такие хлопоты из-за одной ночи.

Архангельское, поздний вечер. Год тому назад я и не мог помечтать о том, что буду сидеть прямо здесь; у реки, на которой стоит Москва, около 3 миль выше города, посреди обширных садов стоит дворец в итальянском стиле; перед фасадом простираются вплоть до реки широкие спускающиеся террасами лужайки, с живыми изгородями, обрамленными как в Шёнбрунне, а слева, на реке находится павильон, в 6 комнатах которого я одиноко циркулирую, по ту сторону реки равнина, залитая лунным светом, по эту сторону — газоны, живые изгороди, оранжереи; в камине завывает ветер и колышется огонь, со стен на меня призрачно смотрят старые портреты, а снаружи через окно — белые мраморные скульптуры; слишком романтическое одиночество, дворец вследствие ремонта нежилой, сам владелец, князь Юсупов 96, все это длительное время живет в тесном арендуемом доме. Его жена — дочь бывшего посланника в Берлине, Рибопьера, в доме которого я в свои юношеские годы сделал первый шаг в берлинское высшее общество. Завтра вместе со своими хозяевами возвращаюсь в Москву, послезавтра они оттуда через Петерб[ург] — в Берлин, я еще останусь до пятницы, если на то будет Божья воля, to see what is to be seen 97. Перо, впрочем, слишком плохое, я отправляюсь спать, все выглядит просторным и холодным; спокойной ночи, Господь с тобой и всеми, кого приютил Рейнфельд.

7 (июня — В. Д.). Несмотря на широкую холодную кровать, я выспался очень хорошо, развел приличный огонь и вглядываюсь из-за дымящегося самовара в несколько ясный, но все еще серый горизонт и в совершенно зеленые окрестности моего павильона; благодатная часть земли и приятное чувство быть недосягаемым для телеграфов. Я видел, что мой слуга, как настоящий русский, заснул в передней на шелковом позолоченном диване и, кажется, рассчитывает на это в домашней обстановке, хотя особых условий для сна людям не предоставляют. К моему павильону примыкает оранжерейный дом, по меньшей мере, 150 шагов длиной и пока пустой, зимние обитатели которого сейчас выросли до внушительных размеров на живой изгороди. Всё окружающее вместе с сооружениями как сильно увеличенный Реддентин 98, с примесью (стиля — В. Д.) рококо в мебели, живых изгородях, террасах и статуях. Я сейчас иду гулять.

Москва. 8 июня. Этот город действительно, как город, самый красивый и оригинальный, что есть; приятные окрестности, не красивые, не безобразные; но вид сверху из Кремля 99, этот круговой обзор домов с зелеными крышами, садов, церквей, колоколен всевозможных форм и красок,

(рисунок только в FBB)

большинство (из них — В. Д.) зеленые, или красные, или светло-голубые, сверху очень часто коронованы гигантской луковкой, а большинство — 5 (пятью — В. Д.) и более на одной из церквей, здесь 1000 колоколен определенно! более необычную красоту как это все, освещаемое косыми лучами заходящего солнца, невозможно увидеть. Погода вновь ясная, и я бы остался здесь еще несколько дней, если бы не циркулировали слухи о большом сражении в Италии, которое, вероятно, может потянуть за собой дипломатическую работу, тогда мне нужно будет возвратиться к своей должности 100. Дом, в котором я пишу, также довольно удивительный, один из немногих, переживших 1812 (год — В. Д.) 101, старые толстые стены, как в Шёнхаузене, восточная архитектура, мавританская; большие комнаты, почти все занятые канцеляриями, которые управляют товарами Юсуповых; у него, его жены и меня пригодный для проживания флигель. Тысяча поклонов.

Твой самый верный ф. Б.

FBB. № 301, S. 435-439 (GW. № 738, S.525-526). 

Примечания

95. «Abwechslung» — изменение, перемена, чередование, смена, разнообразие, развлечение (нем.)

96. Николай Борисович Юсупов (1827/1831-1891)

97. Чтобы увидеть, то, что необходимо увидеть (англ.)

98. Район в Померании

99. Бисмарк, вероятно, поднимался на колокольню Иван Великий.

100. 4.VI. 1859 при Мадженте состоялось первое крупное сражение в ходе Итальянской войны, в котором австрийцы потерпели поражение.

101. Бисмарк имеет в виду московский пожар 1812 г.

Отто фон Бисмарк. Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1859-1862 гг. Перевод с немецкого и комментарии к. и. н. В.С. Дудаева. С-Пб., Алетея, 2013, с. 106-110.