Как известно из многочисленных воспоминаний участников и очевидцев, Москва в 1812 году была сожжена в результате военных действий и пребывания французских войск на ее территории. Русские же войска в 1814 году вошли в Париж, не причинив вражеской столице никакого ущерба. Получается такая «неполиткорректная» картинка: «цивилизованная» западноевропейская армия разграбила и сожгла нашу столицу, а «дикари-азиаты» Париж сберегли, несмотря на продолжавшуюся ещё войну.
Однако этот факт был бы изложен неполно, если бы мы умолчали еще об одном весьма мрачно-забавном факте: в отместку за сдачу Парижа русским войскам (точнее, войскам союзников) его хотели разорить и сжечь, буквально «превратить Париж во вторую Москву», сами же французы. Причем, так сказать, лучшие представители их армии, боевые офицеры и гвардия. Не верите?
Тогда почитайте фрагмент воспоминаний Октава Левавассёра, адъютанта маршала Нея. Описываемые события начинают разворачиваться 29 марта 1814 года:
«Здесь Император покинул нас, чтобы поехать на почтовых в Фонтенбло, куда он прибыл 30 марта вместе с князем Невшательским и герцогом Виченским (генералом Коленкуром. — Прим. пер.). 139 Он продолжил свой путь и встретил в четырёх лье от столицы корпуса герцога Тревизского и герцога Рагузского (маршала Мармона. — Прим. пер.). Маршалы только что подписали капитуляцию, и он узнал, что союзники вступили в Париж. Подавленный столь большим несчастьем, он вернулся в Фонтенбло, приказав герцогам Рагузскому и Тревизскому (маршалу Мортье. — Прим. пер.) занять позицию у Эссонна, а герцога Виченского направил к союзным монархам, чтобы вести переговоры о мире.
Такова была ситуация, когда после форсированного марша маршал князь Москворецкий вступил в Фонтенбло. Император дал ему приказ присоединиться в Эссонне к герцогам Рагузскому и Тревизскому. В ожидании завершения этого движения маршалы Ней, Макдональд и другие главные командиры армии расположились в Фонтенбло. Я был на коне рядом с маршалом на одной из улиц этого городка, когда появился герцог Виченский, возвращаясь из Парижа. Князь Москворецкий остановил его, чтобы узнать новости, и герцог объявил, что союзники не признают более Императора и что они отказываются вести переговоры с ним, но готовы договариваться непосредственно с армией.
Эта новость и газеты, которые рассказывали о так называемом энтузиазме, с которым союзники были встречены, привели в бешенство часть армии и особенно гвардию. Старые солдаты говорили, что нужно превратить Париж во вторую Москву и наказать его за измену. Приказ подготовить атаку был отдан.
Однако значительная часть офицеров, тех, которые думали о общей ситуации, хранила молчание. В этой обстановке Император пожелал провести смотр войскам, которые должны были выдвинуться на позиции под Эссонном. Мы присутствовали на этом смотру, который проходил в замковом дворе. Едва смотр завершился, как целая толпа офицеров окружила Императора, все они обратились к нему с просьбами повышений и наград.
— Сир, — говорил один, — я капитан и прошу у вас звания командира эскадрона.
— Сир, — говорил другой, — я прошу у вас титул барона.
На все эти просьбы Император отвечал: «Согласен». Он, кажется, не отказал ни одному из просителей. Бертье едва успевал записывать в свою книжку фамилии просителей, а также награды и чины, которые они получали. Милостей было столько, что, когда их раздача окончилась, за начальником штаба ещё долго ходили, чтобы он не забыл внести в список ещё чью-то фамилию. Кроме этих чинов и титулов Император дал денежные награды каждому офицеру.
Мне было неприятно видеть столько жадности во время столь большого несчастья, я отвернулся и пошёл к себе. Маршал направился во дворец, и я сопровождал его. Маршал прошёл через салон, где находились офицеры, состоящие непосредственно в свите Императора, и вошёл в к нему кабинет. Я остался с офицерами, которые почти все были печальны и задумчивы. Все сидели не проронив ни слова. В салоне был столик для карточной игры. Только двое устроились за ним. Карты никому более не были интересны. Друо, видя это настроение и желая немного отвлечь людей, предлагал всем сесть поиграть. Он сел за стол и пригласил к игре многих офицеров, которым он сам дал золотые монеты, чтобы им было на что играть и за игрой они смогли бы забыть о печальных мыслях, которые всех занимали. Пока это происходило, я задал некоторым офицерам вопрос о том, какие последствия будет иметь наша атака на Париж. Многие из них не побоялись мне сказать, что если Париж будут жечь и грабить, то на них пусть не рассчитывают. Все они говорили тихо, в то время как в другой части салона произносили совершенно другие речи. Я с удивлением отметил наличие столь разных взглядов непосредственно в императорской свите.
Маршал вышел из кабинета, и я последовал за ним к начальнику штаба Бертье, где я увидел то же самое. В то время как Александр Жирарден 140 громко требовал мести Парижу, ряд офицеров хранил молчание, а были и те, кто выражал прямо противоположное мнение, хотя и очень осторожно.
Наконец маршал вышел, чтобы пройти к себе. Сопровождая его, я сообщил ему о том, что я видел и слышал. Так как он должен был принять на себя командование атакующими колоннами, я предупредил его, что в будущей битве у нас будет немало предателей. Я даже назвал ему имена тех, на которых не стоит рассчитывать. Мы шли пешком, маршал хранил глубокое молчание. Однако, прежде чем подняться в апартаменты, которые он занимал, он тихо сказал мне на ухо: «Мы заставим его отречься».
Я вошёл в зал, где были собраны мои товарищи и много гвардейских офицеров. Все они жаждали атаковать Париж. Слова Нея я никому не сообщил и не принял участия в общем разговоре».
Октав Левавассёр. Воспоминания о наполеоновских войнах (1802-1815). М., 2014, с. 208-212.